Хроники Б-ска + - Кофе понедельника

Где-то в 1951 году была построена новая, первая послевоенная школа в Советском районе на улице Луначарского – школа №14. Теперь это школа №5. Она была не только первой новой брянской школой, но и первой смешанной школой, где в виде эксперимента начали совместное обучение девочек и мальчиков…

До 1951 года обучение в школах было раздельным. Хотя учились мы по одним и тем же учебникам, у одних и тех же учителей. Наконец что-то, видно, сдвинулось и в «верхах». В Брянске открыли первую смешанную школу №14 (теперь №5).

Контингент учеников был весьма оригинальным. Директора спихнули в новую школу всех своих оболтусов. Более того, из старшеклассников было не так-то просто сформировать классы, потому что в женских школах изучали французский, а в мужских – немецкий языки. В нашем классе было всего четыре девочки, да и то приезжие, в другом – наоборот.

Директором школы назначили И. Селищева. Селищев запомнился тем, что вылавливал по оврагам прогульщиков и устраивал в туалетах засады на курильщиков. Через год для укрепления школы из гороно была направлена директором Клавдия Ивановна Пушнова. Пушнова круто взялась за наше перевоспитание. Мы за глаза дали ей прозвище Кабаниха в честь известной героини пьесы Островского. Одним из ее излюбленных методов воспитания были приводы 9—10-классников на уроки в начальные классы. Верзилу ставили в угол на весь урок.

– Смотрите, дети, – обращалась к ним директор, указывая на провинившегося. – Смотрите внимательно и запомните: вот из этого молодого человека не получится Олег Кошевой, Ульяна Громовая, Зоя Космодемьянская!

Дети строили рожи. Для усиления борьбы с прогульщиками и нарушителями дисциплины был введен журнал поведения, из которого в конце каждой недели все прегрешения выписывались и рассылались домой родителям. Какими только ухищрениями не занимались ученики, чтобы ненавистный журнал исчез к субботе! Особая роль по его изъятию отводилась девчонкам, которые сидели ближе к столу учителя. Похищенный журнал уничтожался торжественно всем классом.

Затем, когда мы вступили в комсомол, вопросами дисциплины занялись вместе с учителями комсомольские активисты. Помню, как в нашей школе проходил прием в ВЛКСМ. Весь класс под диктовку написал заявление и строем отправился в райком. Где-то через час они вернулись назад, одаренные членскими книжками. Из всего класса лишь двое избежали посвящения (в том числе и я), отсутствовавшие по болезни во время подачи заявления.

После образования в школе комсомольской организации (а о силе партийной можно судить по тому, что школьный парторг В. Стельмах затем стала многолетним первым секретарем Советского райкома) школу захлестнули комсомольские собрания-разборки. Главной темой был, как вы сами догадываетесь, «моральный облик комсомольца».

В то время школьники о спиртном и понятия не имели, курили редкие экземпляры, да и то нерегулярно. Помнится, лет в 17 скинулись мы, человек пять, и купили за рубль восемьдесят кубинскую сигару – хотели узнать, какое удовольствие получает от этого «дядя Сэм». Пошли в овраг, сняли упаковку и раскурили на пятерых… Некоторых тут же вырвало, другим стало дурно. Так что на собраниях стоял в основном вопрос «О любви и дружбе». Ни о какой любви в стенах школы у комсомольцев, конечно, не могло быть и речи. Любовь – это для взрослых, для юношей и девушек только дружба, комсомольская дружба!

Попавшиеся на изъявлении своих чувств подвергались обструкции. Преследовался маникюр, завивки или накрашенные губы. За подобные «развратные» дела можно было запросто получить строгий выговор, а то и вылететь из рядов ВЛКСМ. Еще большим грехом было посещение танцев в Доме офицеров (особенно девчонками) и посещение вечерних сеансов в кинотеатрах. Где-то с 1953 года в школе стали проводить вечера. Но ребята танцевать не умели, стеснялись, стояли у стенок и смотрели, как вальсируют девчонки.

Особенно любимым, несмотря на крутой характер, был Николай Александрович Фролов – учитель немецкого языка. Высокий красивый блондин арийского типа, в зеленом офицерском кителе. Когда он нервничал, щеку подергивал нервный тик. Любимым выражением Дойча, как мы его называли, была фраза:

– Я подойду! Я буду ждать, но я подойду!

И если уж он подходил, нерадивец мог вылететь из-за парты вместе с крышкой и получить вдогонку по горбу портфелем. Мы его не столько боялись, сколько уважали и принимали наказание как должное. Дойч не признавал авторитетов и не шел ни на какие компромиссы. Помню, как он категорично ответил пришедшей «качать права» жене главврача обкомовской поликлиники Николаевой:

– Да пусть ваш муж хоть десять шляп одну на одну наденет, я вашего Ивана из девятого класса не выпущу!

И ведь не выпустил, несмотря на давление «сверху»! На пенсии Дойч пошел на производство – мастером в домоуправление и при встрече делился:

– Да если бы я знал, что на производстве так хорошо работать, давно бы бросил эту школу! Ты не представляешь, какие теперь ученики. Вы были просто золотыми: дашь кому подзатыльник – и весь конфликт исчерпан.

Он и сейчас еще помнит первых своих учеников поименно, интересуется их судьбой.

Математику преподавал Александр Николаевич Щеглов, ходивший в черном кителе и таких же брюках-галифе, заправленных в хромовые сапоги с галошами. Он был полноват и имел прозвище Самовар. Говорили, что на фронте Самовар был разведчиком. Во всяком случае навыки, приобретенные им в разведке, помогали ему, когда он по бумажной пульке находил, из чьей тетради она была сделана, и разоблачал незадачливого стрелка. Иногда, устав от нашего нежелания вникать в премудрости алгебры и геометрии, он задумчиво говорил:

– Сосновский, я вижу твое будущее! Я вижу тебя сидящим на бочке ассенизатором!

– Павлов, тебе о жилье заботиться не придется. На тебя уже за стадионом место заготовлено!

Он имел в виду тюремную камеру. Ни одно из его пророчеств не сбылось. Самовар был очень богат по тем временам: у него имелся мотоцикл, чуть ли не единственный во всем городе. Впрочем, тогда из трех наших классов часы были у двух-трех человек.

Русский язык вела у нас М. Юршева по прозвищу Вура. Русский был нашей ахиллесовой пятой, несмотря на все старания Вуры. Она была влюблена в словесность и часто тянулась за валидолом, не выдерживая нашего варварского языка…

Праздники нашего детства

Вспомните, давно ли мы все жили от праздника до праздника? Трудовые будни были праздником для нас, воскресные дни – праздником какой-нибудь отрасли или профессии, а кроме того, революционные праздники, дни рождения, юбилеи, открытия, закрытия, события, аванс, получка. Гуляй – не хочу! Было в них много от бутафорско-показушного фарса, но и много веселого, памятного.

Праздник Октября

Октябрьская демонстрация 1965 года: театрализованное представление, где перед трибуной разыгрывались сцены героической истории города, области и государства. Группы озябших студентов, одетых в матросские бушлаты, солдатские шинели и комиссарские кожанки, в перехлест опутанные пулеметными лентами и увешанные гранатами, изображали штурм Зимнего. В самый ответственный момент, перед правительственной трибуной, солдат-знаменосец дважды упал, запутавшись в размотавшейся обмотке. Папаха покатилась под трибуну, а знамя попало под «газик», закамуфлированный под броневик. Растерявшийся солдат, прыгая боком перед трибуной, отчаянно разматывал с ноги злополучную обмотку. Освободившись, он вдруг заорал, махая ею над головой: За Родину! За Сталина!

Студенты с криком «ура» бросились на штурм, целя штыками в ненавистных буржуев. Комиссар отряда выковыривал штыком закатившуюся под трибуну папаху, взятую напрокат в драмтеатре. Вдоль колонны, отдуваясь и тяжело дыша, семенили загримированные под партизан артисты драмтеатра Богатырев и Лисовский. Время от времени снимали папахи и утирали пот с лица. – Пьедестал не видели? – с мольбой в голосах спрашивали они демонстрантов. – Какой еще пьедестал? – Ну, машину бортовую, с партизанской землянкой и макетом «голубого моста». Мы его должны рвануть перед трибуной! – А… так этот пьедестал давно проехал… – О, ты, черт! – ругались артисты-партизаны. Демонстрация короткими перебежками вливалась на площадь, неся несметное количество портретов очередного вождя, флагов, флажков, шаров и транспарантов. Впереди каждой из колонн катили специально изготовленные тележки с красочными панно и праздничными призывами. – А где? А какой? – спрашивали, проходя мимо трибуны, демонстранты. – Да вон в центре, в шляпе! – А там все в шляпах! – Ну этот вот… ну в самом центре… Люди почему-то кричали «ура» и радостно махали флажками в сторону трибуны…

Праздник футбола

Открытие футбольного сезона в городе становилось праздником для болельщиков. Праздник начинался обычно парадом команд всех возрастов. Затем бессменный председатель облспорткомитета Борис Старовойт произносил раз и навсегда написанный спич и давал команду на подъем флага. Право первого удара по мячу в течение десятилетий предоставлялось одному и тому же человеку – преподавателю Брянского лесохозяйственного института А. В. Федосову. Марксообразный Федосов бодро вышагивал к центру и, отдав подержать судье свою трость-костыль, под аплодисменты болельщиков пинал мяч ногой. Последние годы Федосову уже было трудно самостоятельно добираться до центра поля, его сопровождали ассистенты, поддерживающие мастера после нанесения по мячу символического удара. Частенько открытие сезона жаловали отцы города и генералы, о чем восторженно сообщали народу громкоговорители. В такие дни на «правительственной» трибуне бывало многолюдно. Но и когда никого не было, милиция все равно не пускала туда обычных болельщиков, даже во время дождя…